Ласка все удивлялась, как оборотень не сбежал однажды ночью из таверны, или вообще днем, бросая ее посреди леса. Она была обузой, совершенно бесполезной в эти зимние месяцы, тем более, что мужчина всегда был рядом и не хотелось ему демонстрировать свои таланты, лишая кошелька какого-нибудь незадачливого окружающего. Не потому что боялась раскрыть эту свою маленькую тайну, просто… внезапно Сона не хотела видеть осуждение в чужих глазах. Да и все равно не было особых богатеев на пути сюда, вряд ли от них можно получить больше десятка крон. Сона прекрасно понимала, что зверь добрался бы до любого города намного быстрее, если бы не тянул ее с собой, еще и обеспечивая при этом. И точно так же понимала, что тот же путь у нее занял бы намного больше времени. Может быть работа наемником вырабатывает определенные черты характера, которые мешают сбежать, не выполнить данное однажды слово, только вот девчонка сомневалось в этом. Было что-то еще, только никак не получалось уловить, что же именно.
Впрочем, спутником Ласка была относительно сносным. Легко угадывая настроение по лицу мужчины, знала, когда с ним можно заговорить, что бывало не так уж часто, а когда промолчать, не жаловалась, не доставала, ела мало, лишь для того, чтобы не свалиться в ближайший сугроб по первой возможности. Сначала пыталась повторить ту первую ночь, не как плату, а просто потому что это было приятно. Но в какой-то момент оборотень стал более отстраненным, лишая этой возможности согреваться, на что Ласка только флегматично пожала острыми плечами, взяв себе за привычку не удивляться ничему. Постоянное ощущение своих птичьих прав угнетало девчонку, заставляло быть еще тише, чем обычно. К счастью, Вильхему хватало такта не упоминать об этом.
Ринда. Городок незнакомый, показавшийся внезапно большим, после мелких селений, но не идущий ни в какое сравнение с Новиградом или другими крупными городами Редании. Их встретило тепло таверны, однако сейчас Ласка была не рада тому. Обычно она едва ли не бежала к домам, пытаясь скрыться от жгущего холода, сейчас же шла по чистым улочкам медленно, чуть позади Вильхема. Тот тоже не казался оплотом оптимизма, погрузившись в какие-то свои думы, только Ласка была уверенна, что причины у них совершенно разные. Она помнила обещание оборотня. До города. И к его первым словам отнеслась совершенно спокойно.
- Сейчас или дождемся утра? – поинтересовалась девчонка, глядя на то, как резко осушил мужчина свой стакан. Такое ведь уже было… ну, очень похожее. Эта мысль заставила девчонку усмехнуться: ничто не ново на этом свете.

«Чего ты хочешь? Чтобы он остался? Знаешь же, что это глупо» - усмешка так и не сходила с тонких губ, насмехаясь то ли над зверем, то ли над самой собой, только теперь девушка прикрыла глаза, чуть опустила голову. Нет, она не желала продолжать этот путь вместе с Вильхемом, одной было проще. В детстве, только-только попав в чужую страну, она не понимала этой простой истины, испуганная резкими переменами, новыми местами, чужим, хотя и знакомым языком. Ее городок находился на самом краю Зеррикании. Почти все мужчины, жившие в нем, хоть раз ходили на север с караванами и по возвращении приносили частичку всеобщего языка, разговаривали на нем, не способные сразу переключиться. А иногда и просто так, потому что нравился им. Можно сказать, что в том городке одновременно существовало оба языка, звучали противореча друг другу. И все равно всеобщий не был родным, в пустыни он существовал без всякого права на то, а потому пугало его обилие.
Какой же глупой она была в свои четырнадцать лет. Не ценила внезапно взявшуюся свободу, когда еще ни с кем не построены никакие связи, ничто не может удержать, кроме закона, да и закон, по сути, можно обойти. Но время шло, все менялось. И Ласка менялась, не внешне, но внутренне. Теперь она лишь радовалась, что в тот раз наемница ей отказала. И не собиралась повторять свое унижение, прося кого-то взять ее с собой в путь, не хотела этого. По край ней мере пыталась убедить себя, что не хотела.
- Просто традиция. Когда расстаешься перед ночью, всегда остается ощущение, будто что-то незакончено… - часть правды. Сона верила в собственные слова, хваталась за эту глупую примету, как за соломинку, закрывая глаза на все остальные причины. Она умела обманывать других настолько хорошо, что обмануть себя не составляло для нее никакого труда. – К тому же, почему бы в последний раз не погреться вместе? – приоткрыла один глаз, лукаво взглянула на Вильхема. Вряд в этом городе мужчины будут обладать настолько горячей кровью, а задержаться здесь предстоит почти на месяц еще, пока не придет весна. Может быть больше, может быть меньше: эта дамочка не является пунктуальной особой, следовать календарю отказывается, иногда являя свой лик миру еще в середине февраля, а иногда задерживаясь едва ли не до апреля. И каждый раз Ласка надеялась, что в этом году она будет ранней, что солнцу быстро надоест прятаться в тучах. Открылась дверь, кто вошел в таверну, впуская вместе с собой холодный ветер. Девчонка чуть вздрогнула, когда тот пробежался по залу, коснулся ее спины, пытаясь проникнуть сквозь рубаху. Погреться было бы определенно здорово.
Здесь немного людей было. В углу кто-то играл в кости – Ласка могла различить стук кубиков о деревянную поверхность стола. Знакомый, приятный шум, без которого таверна не являлась таверной, точно так же, как не являлась она таковой и без какого-нибудь алкоголика, пытавшегося скрасить одиночество в какой-нибудь компании, набиваясь на бесплатную выпивку.

Отредактировано Ласка (2014-10-14 11:58:10)

Радостный крик, огорченный вздох. Сколько эмоций в людях, и как они разнообразны, как чудесны, особенно когда проявляются открыто, без страха и фальши. Иногда так сложно считать себя частью этого общества, частью этой расы, и причина вовсе не в том, что кровь в венах течет разбавленная. Виной всему именно это ощущение, когда погружаешься в выдуманные эмоции, оставляя реальность где-то на заднем плане, игнорируя правду, словно той не существует. Когда теряешь себя. Ласка снова жмурится. Тонет в звуках, наполняющих полупустой зал, желая раствориться в них, стать призраком, не имеющим какой-либо определенной формы.
Дверь закрылась, и ветер, не находя поддержки, угомонился, умер, отрезанный от воли и улицы. У компании, что сидела в углу, прибавился еще один игрок, и те были вполне довольны таким фактом, судя по их голосам – кажется, новый человек не был слишком умел или удачлив. Сона даже подумала, а не поучаствовать ли ей в этой забаве, как вновь внимание привлек к себе Вильхем, что до сего момента раздумывал над внезапным предложением. Голос звучал так мрачно, что можно было подумать, будто они обсуждали не перспективу провести ночь вместе, а место, где похоронить его любимую бабулю. Это сравнение пришло в голову внезапно, и в любой другой ситуации Ласка бы рассмеялась, но сейчас настроения на веселость не было совершенно. Все внезапно стало казаться слишком серьезным. Словно решался вопрос если не всей будущей жизни, то по край ней мере ее какой-то значительной части. Она взглянула на оборотня, и вид его вполне соответствовал голосу.
- А почему нет? Чего ты боишься? – девчонка уперлась локтями в поверхность стола, подперла кулачками голову, глядя прямо в глаза Вильхему. В последнее время она избегала встречаться с ним взглядами, да и вообще смотреть на мужчину лишний раз, тем более так долго. И так пронзительно, как будто пытаясь проникнуть в его мысли, угадать, что именно он хочет. Или найти в нем ответ на свои собственные желания. – Неужели я так хороша в постели, что еще одна ночь приведет к тому, что ты не сможешь меня отпустить? – изогнув бровь, попыталась она пошутить, хотя в каждой шутке была доля правды. Особенно если шутка звучала как вопрос.
Как мужчине не знал, что творится в ее рыжей голове, так Ласка и не знала, что творится в его мыслях. О отношении оборотня к собственной персоне девчонка могла лишь догадываться, но предпочитала не делать этого, опасаясь завести эти рассуждения в сторону, совсем ненужную им обоим. Но такая реакция заставляла насторожиться…

- Того, что знаю я, для многих является весомой причиной бегства или попытки убить тебя, - справедливо заметила Ласка. Волк, оборотень… монстр. Никогда не известно, чего ждать от зверя, находится с ним рядом, все равно, что играть с огнем, который в любой момент готов выйти из-под контроля. Непредсказуемость порождает страх, а тот в свою очередь приводит к ненависти. Для большинства людей, для обычных селянских девчонок, что не видели ничего, кроме родной деревни, для воинов, охраняющих свой город из-за монет, что платит им государство. Может быть Вильхем уже пытался открыться кому-то, но та история закончилась печально. А может быть, став таким, сразу замкнулся в себе, запретил любые мысли о будущем, о близких отношениях неважно с кем. Потому что он действительно боится себя, той самой части, которую так трудно контролировать.
Мужчина отводит взгляд и это вызывает приступ раздражения, злости на него, за то, что не хочет поговорить нормально, не может сказать, глядя в глаза, чтобы проваливала или оставалась. «Определись, дракон тебя дери». Эти слова срываются с губ, прежде, чем Ласка успевает удержать себя от этой вспышки гнева. Но, как во время любых слишком ярких эмоций, девушка переходит на родной язык, непонятный никому кроме нее в этой полупустой таверне: зерриканцы – редкие гости на севере, тем более в такие недружелюбные, холодные времена.
- А вдруг драконы смогут пробудиться и спустятся на землю, лишая небо звезд? – сначала на зерриканском, потом, заметив недоуменный взгляд владельца таверны, ругнулась и перевела на всеобщий. Первая яркая вспышка за долгую зиму. Слишком горячие, слишком яростные эмоции, обжигают изнутри, ищут выход, и все-таки Ласка не позволяет себе полностью отдаться им, как могла бы сделать в любой другой ситуации, с любым другим человеком. Легко ругаться с незнакомцами, до мнения которых нет совершенно никакого дела. Сложно грубить тому, кто вызывает какие-то чувства, на которого нельзя просто взять и наплевать, забывая об этом человеке на следующий день. Даже если самой себе не признаешься в их существовании. – Я не собираюсь навязывааться или просить о чем-то. Хочешь – уходи. А не можешь определиться в своих желаниях – так давай доверимся судьбе и удаче, - снова брошен взгляд на компанию в углу. – Вряд ли кто-то будет возражать против двух новых игроков. Выиграю я – остаемся вместе, по край ней мере сейчас, победишь ты – расходимся и никогда больше не встречаемся. Или наоборот, как то тебе будет угодно.

- Я и не претендую. Мне хватает этой особенности, - Ласка скользнула пальцами к виску, коснулась коротких волос, чуть отводя их назад, убирая за ухо в жесте абсолютно бесполезном, оставшимся лишь как привычка с тех времен, когда она бегала непричесанной и патлатой девчонкой по песчаным улицам родного города. От знающего, куда смотреть, не укроются острые кончики ушей, для остальных же они не играют никакой роли, становясь заметными лишь в те моменты, когда злость подступает к горлу, и хочется найти какого-нибудь козла отпущения, виновного лишь в том, что не похож на остальных. Связываться с зерриканками опасно, они дикие, словно хищные кошки, да и могут за себя постоять. Обычно. Но не такие непутевые и неказистые, как плод страсти, длившейся всего одну ночь.
Сомнения не терзали душу, не звали сбежать куда подальше от внезапного груза ответственности, ведь сомневаться мог лишь тот, кто пытался планировать будущее, Ласка же внезапно предпочла позволить событиям течь своим чередом по реке времени, не гадая о том, что будет завтра. С одинаковым успехом она могла остаться одна, расставаясь с оборотнем прямо сейчас или дождаться этого момента до утра. Или не расстаться. И в первых двух случаях Соне предстояло вернуться к привычному образу жизни, насмехаясь и издеваясь над кметами, которых в этом городе значительно больше, чем в деревне, где изначально пыталась перезимовать, которые никак не заподозрят в своих бедах и потерях обычную девчонку, что умела быть неприметной, когда того требовала ситуация. Что же делать в третьем она не знала, и если бы все-таки решила задуматься об этом, так наверняка сама свалила бы в ближайший лес, невзирая на сугробы. Ведь Сона прекрасно знала, как выживать самостоятельно, не завися ни от кого, но совершенно не умела, или, по край ней мере, разучилась полагаться в чем-то на других людей, доверять им на протяжении долгого времени. Да и когда в последний раз она проводила с кем-то больше, чем несколько дней? Лишь с Вэей и другими караванщиками. Весной три года будет - значительный срок для того, кто не дожил еще и второго десятка. Даже с Вильхемом Ласка не была открытой и чесной, не позволяла себе расслабиться, никогда не доставала вещей из сумки, готовая в любой момент уйти по его просьбе или по собственной инициативе. И, хотя недоверия и не было заметно в ее действиях, но пришло оно сразу после ночи, вернее дня, проведенного вместе в одной постели, призывало иногда сбежать, пока оборотень спит, но останавливал здравый смысл. По край ней мере, Сона убежала себя, что именно он был той веревкой, удерживающей рядом с волком.
Его кивок был неожиданным: Ласка была уверена, что мужчина выберет первый вариант, встанет и уйдет, даже не прощаясь, как при первой их встрече, ведь слова так и не стали значить чего-то большего. Она поднялась со скамьи, легко и непринужденно, не выдавая ничем своего отношения к выбору Вильхема, пошла за ним к другому столу. Противники были слабыми, Ласка и Кан – везучими. По край ней мере девчонка точно, а вот оборотень, возможно, пользовался какими-то своими уловками. Скоро в их карманах прибавилось монет, что полукровку безмерно радовало, да и лишние свидетели как-то отсеялись. Какой странный набор: мрачный мужчина, левый глаз которого перечеркивает шрам, смуглый полуэльф непонятного на первый взгляд пола и пять костей, что являлись самыми нормальными членами этой компании. Две пары, тройки и пятерки. Не самый лучший расклад. Выкинет оборотень нечто большее - победил, выкинет равнозначное и снова будет ход полукровки. Сона ссыпала их в стакан и придвинула тот к Вильхему.
- Еще не поздно уйти просто так, - впервые за час подала она голос, усмехнувшись при этом хитро, как улыбалась всякий раз, когда бросала кому-то очередной вызов.

Отредактировано Ласка (2014-10-16 04:01:28)

Ласка лишь пожала плечами на этот акт то ли смирения, то ли глупости. У каждого была та вещь, от которой приходилось бежать, не важно, каким именно способом: некоторые просто меняли местожительства, нигде надолго не задерживались, некоторые погружались в пьянство, позволяя алкоголю затуманить рассудок, лишая тот возможности осознавать реальность. А некоторые вполне успешно совмещали два предыдущих варианта.
Ничего не кончилось. Кубики легли в такую же комбинацию, как и при прошлом броске, игра продолжилась под взглядами невольных свидетелей, для которых итогом были одни лишь деньги. Разве что ставки не делали на победителя – досадное упущение, Сона сама бы с удовольствием поучаствовала. Более того, не будь она настолько заинтересована результатом, так лично бы организовала это пари среди окружающих. «Зачем тебе все это? Ты ведь тоже можешь просто встать и уйти» - то и дело науськивал внутренний голос, заставляя девчонку упрямо поджимать тонкие губы, мысленно посылая саму себя в различные не самые приятные путешествия по миру. Будет ей еще какая-то малявка, ничего о жизни не знающая толком, давать советы. Резкая граница пролегла между ней прошлой, будущей, девчонкой, что жила раньше, и которой еще предстояло жить дальше, и настоящей, которая сидела за обычным столом, кидая в очередной раз кубики с точками, напоминавшими маленькие дыры в белой земле, покрытой снегом.
Снова очередь Кана. И казалось, что это будет обычный ничего не значащий ход, который лишь даст толчок к последующей игре, но… ни одной комбинации. Ситуация, наверное, еще более редкая, чем пять шестерок. Ласка замерла на скамье, разглядывая точки, сливающиеся в один неясный узор, понимая, что, по сути, от ее броска уже ничего не зависит. Только если она точно так же не выбросит что-нибудь, не имеющее абсолютно никакой ценности. Но приходить в себя все-таки пришлось. Девчонка подняла голову, встретилась глазами с Вильхемом, и тот, казалось, даже как-то приободрился от произошедшего. Словно с его спины сняли тяжелый гроб, так никого и не похоронив.
- А ты не выглядишь слишком испуганным, - с усмешкой тихо успела отметить полукровка, после чего сразу вмешался один из предыдущих игроков, напоминая о существовании и второго приза, о котором девчонка уже и позабыть успела. Правда, Кан заткнул его почти сразу, после чего без особого труда стянул Ласку с лавки. Она только и успела ухватить мешочек, в который складывались все монеты, что должны были достаться победителю, прежде чем ее оторвали и от пола. – Мне же тебе как-то надо хотя бы часть затрат возместить, - пояснила свои действия полукровка, удобнее устраиваясь у Вильхема на руках.

Отредактировано Ласка (2014-10-16 11:21:58)

- Забудь об этом…
И Ласка действительно забывает. Потому что сейчас подобные мелочи совершенно не имеют никакого значения, лишены любого смысла, да и в голову снова пробирается сладкий дурманящий туман что лишает возможности мыслить здраво и четко. Со стуком закрывается дверь, как будто растворяется в стене, сливаясь с ней, щелкает щеколда – странно, как Вильхем не забыл об этом, ведомый собственным зверем, которому не было никакого дела до забот и комплексов людей, особенно когда желанная добыча уже так близко. Тяжелое мощное тело наваливается, прижимает к стенке, тем не менее не вдавливая в нее, давая иллюзию свободы, возможности сбежать, появись такое желание. Холод отступает еще до того, как началось основное действие, уже знающий, что надолго остаться ему все равно никто не позволит. Сона задерживает дыхание, когда Вильхем задирает переднюю часть слишком большой для нее рубахи, спускаясь при этом от шеи к груди, льнет к соску, играясь с ним губами, языком, зубами. И план его вполне срабатывает: тело девушки мгновенно реагирует на подобные прикосновения. Мешочек падает на пол, холщовая ткань не способна сдержать или скрыть звона монет, что рассыпаются по доскам.
Девчонка чуть выгибает спину, скрещивает руки на собственной талии, и со стороны кажется, будто она обнимает себя, пытается закрыться от мужчины, прячась за этим замыкающим жестом. Но длится то лишь несколько секунд, пока пальцы сминают плотную ткань, сжимают ее, тянут вверх. Рубаха легко соскальзывает вверх, снятая через голову, отбрасывается куда-то в сторону, а затем Ласка уже принимается за одежду Вильхема. И на какое-то мгновение внутри поселяется ощущение, будто он сейчас воспротивится такому развитию событий, перехватит запястья с выступающими костями, остановит все, как наверняка сделал бы то еще вчера.
Животные не испытывают страха, как такового. У них есть один только инстинкт самосохранения, главный, способный подавить все остальные стремления. Лишь у людей он принимает какую-то определенную форму, находит для себя иную причину, чем смерть: пауки, темнота, гроза… близость с кем-либо Бояться – удел человека, но не зверя.
Мужчина лишается рубахи, тут же, словно откуп, получает поцелуй – горячие и сухие губы касаются его ключицы. Руки девчонки скользят по чужому телу, изучая его заново, быстро и поверхностно. Проходится пальцами по паху, не задерживаясь на этих поглаживаниях через ткань, Ласка ослабляет тесемки его штанов.
Им нет нужды торопиться, никто не рискнет беспокоить странную парочку, что так быстро скрылась в снятой комнате. Но Сона не желает растягивать прелюдию, как это было в первый раз, наоборот сейчас все ее действия нетерпеливы и порывисты. Она шепчет что-то на родном языке, обжигая кожу Вильхема, зажатая между ним и шершавой стеной.

Отредактировано Ласка (2014-10-17 05:08:36)

Зверь.
Ласка льнет к нему, уже не только целует, но и прихватывает кожу зубами, при том запустив руку в штаны мужчины, прикасаясь к его члену, пытаясь добиться еще одного рыка, от которого по спине побежали покалывающие мурашки. Одной любви порою недостаточно, к ней должны примешиваться новые, более острые ощущения: боль, азарт, опасность… это придает процессу страсти, более чем достаточно замещает зачатие детей, пытается заменить отсутствие любви с одной или с обеих сторон.
Сона упускает момент, когда они оба лишились остатков одежды. Впрочем, она многое упускает, воспринимая все происходящее лишь как набор ощущений, даже глаза прикрыв, дабы усилить восприимчивость собственного тела. Чтобы все прикосновения Кана и к Кану были отчетливее, не обозначенные какими-то лишними образами. Мужчина то и дело вздрагивает, но не рычит. До тех пор, пока, неспособный больше терпеть эту искушающую пытку, не поднимает вновь Сону на руки, зажимая ее сильнее между собой и стеной, Ласка обхватывает его ногами, прижимаясь еще плотнее. Он вторгается слишком резко, слишком неожиданно, но организм готов к этому, более того, уже давно жаждал. Ласка невольно вскрикивает от удовольствия, но в том нету никакой фальши или простого желания угодить партнеру. На смуглых щеках, наверное впервые за всю ее жизнь, появляется отчетливый румянец смущений, но долго стесняться ей не дают. Каждое движение мужчины сопровождается очередным гортанным рычанием, от которого, кажется, даже стены комнаты дрожат, и стонами девчонки. Эта поза новая, непривычная, сначала всеми действиями руководит один Кан, но постепенно Ласка начинает тоже проявлять инициативу. В какой-то момент она упирается ладонью в мужское плечо, самостоятельно скользит по шершавой, царапающей нежную коже на спине, стене, замирает в тот момент, когда Кан почти полностью вышел. Напряженное тело кажется вырезанным из какого-то темного камня. Выжидает несколько секунд, так и не открывая глаз, но чувствуя, что сам Кан смотрит, пронзая взглядом. И опускается, быстро, резко, вплотную, так что бедра соприкасаются с его пахом. Ногти впиваются мужчине в плечо, идут чуть вниз, оставляя царапину, которой никогда не суждено стать шрамом.
Желтоглазый зверь.
Ласка ловит его поцелуй. Внутри нее все пульсирует, но это лишь наоборот подбивает к продолжению движений, близкому и страстному танцу двух сплетенных тел. И в голове бьется лишь мысль «Еще, еще», но не звучит, скрываемая за каждым новым стоном.

Все меняется. Власть переходит от одного короля к другому, вырубаются леса, дабы освободить место для новых деревень и городов, ведь старые не способны вместить всех людей, исчезают целые народы, и память о них стирается со временем, если кто-то умный не занесет информацию свитки и книги. Но изменения, касающиеся этого места, этого момента, совершенно не важны для остального человечества, лишь для двоих людей, находящихся в комнате. Все происходит слишком быстро, почти мгновенно, так что самой Соне даже не сразу удается понять, что случилось. Недовольное рычание в ответ на пустоту внутри, которое не затихает даже в тот момент, когда Вильхем снова входит, теперь уже сзади.
При таком положении проникать мужчина может наиболее глубоко. Делает он это неосторожно, слишком резко и быстро, принося теперь больше острой боли, чем удовольствия. К тому же сама поза вызывает не слишком приятные ассоциации, заставляя девчонку сжаться. Кан не может увидеть перемены в лице партнерши, сильнее проступивших скул, плотно сжатых губ, сбитого дыхания. Но он не видит, а Ласка наоборот стремиться скрыть любое внешнее проявление неприятных ощущений, даже вырываться не пытается, понимая, что это бесполезно. Да и постепенно все отходит на задний план: тело привыкает к этим мощным толчкам. А что до воспоминаний… они исчезают, когда Вильхем наклоняется, рычит рядом с ухом, мягко утыкается носом в рыжие взъерошенные волосы. Есть в этом действии что-то успокаивающее, мягкое, а в рычании как будто слышится собственническое «моя», словно обещание не отпускать. Впрочем, может быть то сама Ласка додумала. И лишь сейчас она допускает подобную мысль, подобное желание принадлежать этому мужчине, хотя бы частично и на одну ночь.
- Кажется, я влипла, - теперь уже осознано не желая быть понятой, но чувствуя, что это должно быть произнесено, на зерриканском урчит Сона, подается к Вильхему, отвечая на его движения. Она припадает грудью к кровати, выгнув спину, иссеченную более отчетливыми и заметными шрамами, чем на всем остальном теле. Ухватывается за складки грубого покрывала, то сжимая его в пальцах, то отпуская, как кот, который выпускает и втягивает когти, впиваясь ими в ногу гладящего его человека. И снова невольно начинают срываться стоны с губ...

Прозвучавшая фраза кажется такой глупой и бессмысленной, совершенно бесполезной, и непонятно, зачем вообще ее было произносить. Только вот слова бывают материальны. Когда они являются одними лишь мыслями, можно сделать вид, будто их не существует, но стоит им зазвучать, коснуться воздуха, растворяясь в нем через несколько мгновений, и просто забыть об этом не получится. Первый якорь, удерживающий на месте, первая незримая веревка, что связывает этих двоих. В ином случае Ласка просто бы исчезла сразу после того, как Вильхем провалился в глубокий сон. Быстро натянула одежду, подхватила собственную сумку и сбежала бы через любую щель, не заботясь о выборе и предсказании костей.
Но признание прозвучало. Убивая даже зачатки желания к бегству.
Вильхем заставляет приподняться, плотно обхватывает девичью талию, прижимается животом к ее спине. Сона может чувствовать каждый его вдох и выдох, обжигающий острое ухо. Она чуть изгибается, смотрит на мужчину через плечо, прищуривая глаза и заставляя собственное тело угомониться, не стонать. Хотя бы какое-то время.
- Можешь порычать? – томным, урчащим шепотом просит девчонка. Это действительно звучит как какой-то новый, необычный язык, возбуждающий и напоминающий о том, с кем она имеет дело. Зверь. Дикость, страсть, опасность – все то, что привлекает свободолюбивых зерриканок в мужчинах. И Ласка не является исключением из этого правила. Быть может, если бы Вильхем был обычным наемником, так и не заинтересовал бы рыжую девчонку, воспринимался бы ею как любой другой мужчина, с которым можно один раз приятно провести время, но не более. Однако, узнать ответ на этот вопрос никому не дано.
Вэя восхищалась волками. Любила их, восхваляла, считала великолепными хищниками, едва ли не сравнивая их с драконами. И сейчас Ласка была абсолютно с ней согласна. Она даже допустила мысль о том, что и воительница переспала с одним из волков, что скрывался в шкуре человека. Возможно то даже был Вильхем, а может быть и нет. В любом случае Сона никогда бы не задала этого вопроса, оставляя такое прошлое прошлому.

Зерриканский танец. На песке, не успевшем остыть, когда единственным источником света является лишь костер, подрагивающий, извивающийся, показывающий, как правильно надо двигаться. Два человека, вплотную друг к другу, полные страсти, отдаваясь ей целиком и полностью. Лишь одежда их останавливает о того, чтобы перейти к любви дикой и яркой, которой не важно, что рядом сидят мужчины и женщины, сидят любопытные дети, которым нельзя здесь находится, но которым плевать на правила. Танец-схватка, танец-ненависть, танец-любовь. И потом, когда пламя потухает, оставляя после себя лишь вспыхивающие от каждого вздоха ветра угли, а люди сидят вокруг них, рассказывая истории про времена далекие и лживые, не одна и не две пары скрываются от глаз людских, дабы окончательно слиться друг с другом в таком же танце, но лишенном всяких ограничений.
Ласка не танцевала. И потому она не умела слепо отдаваться безудержной страсти, всегда старалась думать, напряженная и готовая к любому подвоху, лишь потом наслаждающаяся. Не умела до встречи с Вильхемом, для которого словно вопросом чести было лишить ее привычного спокойствия и равновесия, усыпить на время часть рациональную и сдержанную. Он начал двигаться резче, охотно отвечая рычанием на просьбу. И у него получалось – вновь каждое движение начало сопровождаться тихим стоном, а Ласка прикусила нижнюю губу, зажмурившись, стараясь не утонуть в этих ярких ощущениях, то ли пыталась заставить себя вернуться в обычное состояние, то ли наказывая за неспособность это сделать. Она скользнула рукой вниз, обхватила запястье Кана, сжимая его настолько сильно, что начали болеть пальцы, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь в материальном мире. Зубы коснулись кончика уха, возбуждая не меньше, чем рычание. И во второй раз за сегодняшний вечер Сона задрожала, захлебываясь в волнах удовольствия.
«Не отпущу» - сейчас эта фраза не вызывает резкого отторжения, возмущения или злости, как произошло бы в любой другой момент. Наоборот, она кажется такой естественной, приятной, что хочется попросить повторить ее еще раз, вслушиваясь в два этих странных слова, противореча собственному характеру и убеждениям о том, что никогда не будет принадлежать кому-либо. Относится ли она лишь к этой ночи, которая в итоге все равно закончится, как заканчивается все в этом мире, либо же выйдет и за пределы постели, перенесется на жизнь обычную? Впрочем, Вильхем не кажется тем, кто будет ограничивать, сдерживать. Он сам слишком ценит свободу для того, чтобы лишать кого-то этого высшего блага.

И хотелось бы сказать, что в этот момент во всем мире существовали только они двое. Только вот было бы это ложью: внизу пили и говорили люди, обсуждая какие-то свои дела или рассказывая друг другу различные слухи, в соседних комнатах спали мужчины и женщины, как по одиночке, так и друг с другом. Некоторые из них так же любили друг друга прямо сейчас, а некоторые ненавидели, отворачивались и отказывались общаться. И Кан с Лаской были лишь еще одной парой, быть может чуть более странной, чем любая другая.
Это все казалось странным сном, галлюцинацией больного или опьяненного сознания: можно ли было найти двух людей, более неподходящих друг другу, чем эти двое? И в то же время более подходящих… Может быть, стоит закрыть на секунду глаза, и все исчезнет? Растворится в темноте или в лучах солнца, и придет осознание, что ничего подобного не было: что Вильхем ушел еще до того, как кости легли на стол в последний раз, или сама Сона не предложила этой странной игры предназначения. Но если это сон… то его хочется удержать. Хотя бы ненадолго. Чувствовать рядом жар, исходящий от чужого тела, вслушиваться в его дыхание, просто знать, что рядом есть кто-то. Ласка перевернулась на спину, легла, глядя в потолок. Она не моргала, боялась спугнуть это странное видение, старалась вовсе не шевелиться. Глаза начинали слезиться, а грудь приподнималась и опускалась от тяжелого, не успевшего восстановиться дыхания.
Воздух был горячим и приятно горьким.
Снова изменила положение, теперь лежа на боку. Его глаза уже потухли, не светились желтым светом в темноте, но этого и не нужно было для того, чтобы найти мужское лицо, пробежавшись пальцами перед тем по плечу, шее, щеке, коснувшись мягко самыми кончиками губ. К которым затем приникла с поцелуем неумело нежным, в котором ощущалась вся неопытность Соны не в простом сексе, но в делах любовных.
Ласка заснула, свернувшись маленьким калачиком рядом с Вильхемом, обхватив руками собственные колени. И во сне ее не преследовало кошмаров, или каких-то предупреждений о том, что поступает она неправильно. Лишь одно тепло, укрывающее с головой не хуже одеяло. Из которого так не хотелось вырываться в реальный мир… И все-таки пришлось. Ни намека на луч солнца, на приближение утра. Несколько секунд девчонка вслушивалась в дыхание мужчины, а затем соскользнула с кровати. Ей не в первый раз доводилось собирать свои вещи в полной темноте и тишине.
Когда пришло утро, на кровати рядом с Каном все так же никого не было. И, судя по тому, что простынь остыла, не было довольно давно. На столе стоял поднос с успевшей остыть едой, лежал мешочек, в который были собраны выигранные монеты. Сама же Ласка пристроилась на подоконнике, одну ногу пристроив на нем, а вторую высунув наружу, чуть покачивая ею. Рядом с бедром стояла бутылка вина, а в руках девчонка держала горбушку хлеба, выщипывая из нее мякоть и, формируя из той маленькие шарики ловкими пальцами, отправляла их в рот.

Отредактировано Ласка (2014-10-22 02:28:05)

Четко вырисовывалась серовато-коричневая широкая дорога колес телег и людских ног, пробегающая между домами, иногда сужающаяся до безобразия, иногда расширяющаяся настолько, что чуть ли не касалась стен. Пустая улица – никто не хотел выходить наружу в такую погоду. Лишь один раз мелькнули где-то в отдалении маленькие фигуры, которые можно было принять за детей, но точно невозможно было сказать, кто же все-таки рискнул показаться на свет. А еще собака пробежала, прямо под окном замерла, втянув носом воздух – Ласка смотрела на это животное сверху вниз, отчетливо видя едва ли не каждую шерстинку на спине, прихваченную серебристым льдом, как будто полили ту водой и оставили на морозе. Пес простоял так несколько мгновений, насторожившийся и взъерошенный, а затем продолжил свой путь, лениво отрывая окоченевшие и потерявшие чувствительность лапы от земли.
Царило спокойствие, тишина. И зал внизу был пуст, лишь сидел трактирщик за стойкой, клевал носом и жадно причмокивал губами, когда сон все-таки одолевал его, не смотря на то, что первые лучи солнца достаточно давно пробежались по стенам его заведения – сказалась ночь бодрствования. И драка, которую затеяли обыгранные любители костей, не способные отомстить странной девчонке и ее спутнику, а потому решившие выместить злость друг на друге. О том рассказал Ласке владелец заведения, ненадолго стряхнувший с себя покрывало дремы ради того, чтобы составить компанию вернувшейся неизвестно откуда девчонке, пока та ожидала заказанного завтрака, что сейчас как раз стоял на столе в их комнате. Этим разговором оба остались более чем довольны.
Сзади раздался шорох. Несколько лет назад Сона от неожиданности бы вздрогнула, дернулась и, возможно, свалилась бы из окна на улицу. Но приобретя опыт воровства в домах, она научилась смирять собственные реакции на неожиданные звуки, прекрасно зная, что даже одно лишнее движение способно выдать, привлечь внимание. Да и, не смотря на общее спокойствие, располагавшее к погружению в собственные мысли, ни на секунду Ласка не забывала, где она находится, и кто спит в кровати. Так же не сомневалась она и в том, что Вильхем не опасен, по край ней мере для нее, по край ней мере сейчас. Кто знает, может быть через несколько дней они уже захотят поубивать друг друга…
Сона не повернула головы, притворилась, что не замечает пробуждения оборотня, только внимательно вслушивалась в его шаги, отслеживая передвижение по комнате, находя это занятие весьма приятным – движения Вильхема словно складывались в какую-то странную мелодию, полную звериной грации и плавности. На объятие полукровка отреагировала чуть приподнявшимися уголками губ, прижалась к обнаженному мужчине чуть плотнее. Поцелуй со вкусом вина… а рука обжигает даже сквозь ткань рубахи.
И вот его лицо так близко в жесте странном, незнакомом, так что даже хочется спросить, не является ли он обычаем северян. Вместо этого Сона осторожно касается щеки оборотня, поглаживает ее кончиками пальцев. Минуты нежности, которую, в итоге, тоже приходится прервать. Отстранившись, Ласка отрывает новый кусочек хлебной мякоти и, сформировав из него шарик, вкладывает Кану в рот.
- Куда дальше отправимся?

Отредактировано Ласка (2014-10-22 20:56:51)

- У вас странный хлеб. Он пустой, - Сона задумчиво начала вертеть новый кусочек в пальцах, вновь глядя из окна на длинную улицу. В Зеррикании даже самый в самом дешевом хлебе встречались какие-нибудь зерна, семена, засохшая настолько, что превращалась едва ли не в камень, курага и тому подобные вещи. – Пустой, но вкусный, - и шарик отправляется в рот. Девушка забирает протянутую ей бутылку, делая небольшой глоток. Кислое и горькое. Никакой сладости, даже намека на нее. Ловит взгляд Кана, смеется тихо и задорно, только затем объясняя эту веселость: - У тебя глаза такие, будто ты меня сейчас съешь, большой серый волк. Иди поешь.
Этому совету Кан не следует сразу, задерживается рядом, продолжая ласкать ее через рубаху, вселяя своими прикосновениями мысли о продолжении ночи. Но в то же время подкрадывалась и усталость, шептала на ухо, что если они вернуться в постель, то Ласка там так и останется, в отличии от Вильхема нашедшая ночью еще одно занятие, немногим интереснее, чем сон. Все-таки, действительно ночь предназначена для двух прекрасных вещей: любви и воровства. И, как сегодня поняла Ласка, нет ничего более восхитительного, чем успеть совершить их до того момента, как встанет солнце.
- Я мало что знаю в Редании, - Сона чуть пожала плечами. Она успела побывать в Новиграде и Оксенфруте, а так же нескольких маленьких деревеньках, которые даже не заслуживали упоминания. А потом пришла зима. – Но по северу легко путешествовать. Людские поселения разбросаны едва ли не на каждом шагу, - судя по рассказам купцов, в Зеррикании были только города, разделенные друг с другом днями и даже неделями пустыни, лишенной всяких людей. И девочка им верила.
- А если я скажу, что болит – поцелуешь? – полукровка с улыбкой смотрела на оборотня, чуть прищуривая глаза. Снова скользнула рукой по щеке Вильхема, коснулась его шеи сзади и мягко надавила на легко прощупывающуюся кость, заставляя его немного наклониться. Поцелуй – едва заметное прикосновение губ. – Ты был восхитителен вчера. Но мне больше нравится, когда я могу видеть партнера.