Вдох.
Снова скользнуть губами по коже, едва не урча от удовольствия под сильными руками мужчины, из-за его реакции на укус, упиваясь этими ощущениями, буквально пьянея от них. Приблизиться к выступающему кадыку, мягко поцеловать его, снова сместиться чуть ниже сухо клюнув в плечо, тут же сжимая слегка зубами кожу на нем. Оборотень же действовал мягко, неторопливо, не стремясь перейти сразу к чему-то более серьезному, что было весьма… завораживающе. Обычно мужчины рвались как можно быстрее покончить с прелюдией, глупо отрицая всю прелесть подобного препровождения. Только в подобных условиях был у него один существенный минус…
- Тех, которые снизу, точно не боюсь, - шепнула с легкой усмешкой.
… можно не успеть.
Оборотень внезапно напрягается, прислушивается к чему-то, недоступному обычному человеку. И кажется, что он сейчас зарычит разочарованно и взбешено, но вместо этого просто коротко бросает: «Одевайся», сам начиная завязывать тесемки на штанах. Ласке дважды объяснять не надо: не без помощи соскальзывает с мужского тела, натягивая неприятные брюки обратно, оправляя сбившуюся рубаху, чтобы выглядела более-менее прилично. Прикидывает, насколько странным будет внезапно зажегшийся свет в окошке, решает, что лучше не рисковать, вместо этого быстренько перебинтовать оборотня. Если идет Базил, то его вряд ли что-то будет волновать, если один или сразу оба его сына… их тоже. Отпустят пару шуток о том, какой Сахт хлюпик, ребенок и девчонка, совершенно не подозревая о том, насколько близки от правды, похвалятся своими подвигами в постельном деле да улягутся спать как ни в чем не бывало. Вслепую девушка нашла повязки, снова подсела к оборотню со спины, начала осторожно перебинтовывать его, в этот раз не прикладывая окровавленного и пропитанного соком компресса. Довольно ловко руки сновали по телу, не касаясь его. А шаги уже стали слышны и самой девушке – две пары ног. Сыновья.
С перевязкой было покончено еще до того, как открылись двери в сени, после чего Ласка быстро юркнула на печку, где и спала обычно, в тепле да уюте.

И снова серость, лишь немного разбавленная чужим присутствием в доме. Дни тянулись отвратительно медленно, похожие один на другой, словно близнецы: ранний подъем, заботы по дому, общение с увеличившимся на одного человека семейством, проверка капканов… лишь иногда разбавляется отлучением Базила и новыми прикосновениями оборотня, не стремящегося найти слишком далеко, однако поддерживающего разгоревшийся в первый вечер интерес у обоих сторон. И все равно казалось, что это тянется целую вечность и будет тянуться столько же, а обещание почти забылось, теряясь в этом однообразии. Пока однажды шепот волка снова не обжог ухо:
- Завтра убегаем… собери все, что тебе нужно...
И снова забилось замерзшее сердечко в предвкушении этого момента. А собирать особо нечего было: Ласка и сумки не разбирала с того самого момента, как попала сюда, догадываясь, что в любой момент может произойти что-нибудь, что заставит снова бежать. Рассекретят, например, узнают, что приютили под своей крышей девку, сумевшую ловко обвести вокруг пальца взрослых и считающих себя вполне умными мужчин. И Базил еще простит, может быть, хотя и не поймет. А вот сыновья его вряд ли – слишком самоуверенные, слишком самолюбивые и еще полные молодецкими чувствами, но не способные сдержать их. И мальчонку оба не слишком любили, казалось только и ждут того момента, когда проколется в чем-нибудь, позволит на себе отыграться. Особенно в последнее время, после появления оборотня, которому Сахт уделял довольно много внимания, как будто ревность проснулась, хотя это казалось более чем странным. В общем, возможность уйти девушку только обрадовала.
Всю ночь Ласка ворочалась на печке, неспособная уснуть и думая о том, что будет дальше. Не могла ведь она всю оставшуюся жизнь носиться с оборотнем, да и его самого вряд ли такая перспектива обрадует: хотел бы напарника – давно бы уже мог найти, бесстрашных девчонок, мечтающих о приключениях больше, чем о детских пеленках, в мире хватало. Но вопрос в том, позволит ли промотаться с собой до весны, или же придется расстаться после первого более-менее крупного городка, уйдет на свои, вольные, хлеба. А еще интересно, ранит ли это, как в прошлая, похожая ситуация, или же закалилась, даже боли не почувствует, может лишь легкую обиду, ничего не значащую. Казалось бы, нет смысла думать о будущем, до которого еще относительно далеко, но мысли все равно назойливо лезли в голову, так и не подпустив сон той ночью. 
А день прошел почти как обычно, только Ласка старалась поменьше обращать внимание на себя, еще более молчаливая, чем обычно. Оставалось радоваться, что Базил почти все свое время уделял раненному, обращаясь к мальчонке лишь для того, чтобы отдать какие-либо указания. Зимой Дракон стремился не задерживаться в мире, уйти как можно скорее, позволяя миру вновь и вновь падать во тьму. Базил что-то крикнул, ушел из дому, плотно прикрывая собой дверь и этом словно разбудив волка от спячки.
- Иди а мной след вслед. Если потеряешь меня, не бойся, я тебя найду, - предупредил Вильхем спокойно, а Сона бросила взгляд на улицу, за которой таилась ночь, таились монстры, стремившиеся увести с собой путников. Ответом ему был лишь кивок.
Дверь скрипнула непривычно громко, как будто знала, что больше никогда не будет тронута этими руками, стремясь попрощаться. Снег в деревеньке был более менее расчищен, лишь поскрипывал под сапогами Кана, позволяя девчонке идти за ним, ориентируясь скорее с помощью слуха, чем с помощью зрения. Сумка приятно оттягивала плечо, а о бедро при каждом шаге бился кинжал, принося чувство, очень напоминавшее счастье человека, который снова возвращается к любимому делу.
Ласка любила уходить.
И никогда не жалела об это.

Что испытывает человек, когда он теряет то, что ему не слишком то и нужно было? Ведь лишний рот, да тем более зимой - в любом случае обуза. И есть польза какая-то, но разве так уж она велика, но разве может покрыть траты, физические и моральные? Ведь гадал старик, выживет ли приемыш, искренне переживал о нем, не зная, чем еще может помочь.
Загрустит ли Базил, обнаружив пропажу мальчишки, разозлится, почувствует себя преданным? Испытает ли он вообще какие-то эмоции, или же ему будет абсолютно все равно? Ласка не задумывалась об этом, забывая о старике, как будто всего предыдущего месяца вовсе не было в ее жизни, он просто выпал куда-то за грань, за возможность прожить его позже. Девчонка шагала вслед за оборотнем, и снежок не издавал ни звука под ее ногами, лишь сминался чуть. Волк шел не слишком быстро, когда дома уже остались позади, предупредил о том, что еще придется заглянуть в лес. Сона лишь пожала плечами, высунула руки из карманов, поднеси их ко рту и подув, согревая кожу дыханием. Крепкий мороз пока не доставлял особых неудобств, лишь освежая после теплой избы, но девушка прекрасно знала, что будет, если провести много времени на холодном воздухе.
Лес встретил их недружелюбным завыванием ветра, носившегося между деревьев словно призрак, силуэты которых сначала вырисовывались плохо, смазано, возникая как будто перед самым носом из темноты. Волк точно знал, куда идти, вскоре уже раздался слабый запах гниения. Тела сохранились почти в том же состоянии, в котором и были покинуты, скованные льдом, неспособным, конечно, окончательно остановить природу, но сильно замедляющую ее. Только снегом были сильно припорошены, так что стряхивать его пришлось с одежды. Ласка была не брезглива, но рыскать по чужим карманам не стала, опасаясь отморозить немеющие пальцы. Она молчала, только следила за силуэтом мужчины, ходившего по поляне в поисках чего-то – глаза более-менее привыкли к темноте. В какой-то момент замер, наклонился, так что стало понятно – нашел. Ласка улыбнулась, наклоняя голову и утыкаясь носом в воротник куртки. Изо рта наверняка вылетали облачка пара, но разглядеть их было невозможно.
- Нет, не стоит. Пойдем, - голос чуть хриплый, тихий, не занижаемый специально, а ослабляемый холодом, проникавшим в тело при каждом вдохе, морозящим связки. Знать бы еще, сколько времени займет дорога к городу, про который говорил оборотень.

Были бы лето или весна, или, на худой конец, осень, так Ласка бы совсем не против проживания в лесу была хоть день, хоть неделю, хоть месяц. Но зима – другое время. Жестокое и болезненное, способное убить даже существ более выносливых, чем полукровка с кровью горячей, словно у саламандры, для которой холод смертелен. К счастью, сильных снегопадов давно не было, не принесло сугробов до колен, мешающих переставлять ноги, задерживающих в пути. И Ласка продолжала шагать за оборотнем с тем упрямым упорством, которое бывает лишь у личностей до последнего уверенных в собственных способностях. Жаловаться было непривычно, как и просить помощи, к тому же не оставляли воспоминания о ранах оборотня, ослаблявших его, ставивших в положение ненамного лучшее, чем у самой девчонки. Удивительно было, что он не принял иную форму, наверняка более удобную для передвижения… и более теплую, ведь одежда все-таки не могла полностью закрыть кожу, не прилегала к телу так плотно, чтобы не пропускать совсем холодного ветра. Единственное, что иногда хотелось – это подойти и обхватить ладонь оборотня своими руками, хоть немножко погреть их, но и от подобного сдерживалась упрямо, только изредка подносила их ко рту, дышала и осторожно потирала друг о друга, доказывая себе, что кожа на них все еще не потеряла чувствительности.
Небо постепенно светлело, становясь из черного темно-синим, с заметными витками облаков. Человеческое жилье появилось, когда утро уже вступило в свои права. Хозяин постоялого двора встретил путник чуть удивленным взглядом – гости в этих местах, да в такое время появлялись не слишком часто. Дважды предлагать Соне не надо было – к печке она юркнула очень быстро, не обращая внимания ни на кого, прижалась к ней, едва ли не обниматься полезла.
- Наоборот, за, - если бы Вильхем сделал иначе, Сона предпочла бы спать в этой комнате с трактирщиком и теплыми камнями, отказавшись отрываться от них ради пустой и не слишком уж теплой для одного постели. Перспектива же спать с живой грелкой все-таки заставила Ласку отделиться от этого шикарного человеческого изобретения, пусть и не слишком охотно – коридор ей представлялся холодным и слишком длинным.
Войдя в комнату, оборотень сразу же скинул сапоги с плащом, после чего с блаженным видом завалился в кровать. Сона последовала его примеру. Расставшись с сапогами и курткой, девчонка мгновенно скользнула под покрывало, сжавшись под ним в комочек и прижавшись к боку Вильхема, чье тепло, правда, совсем не ощущалось через тяжелую ткань.

Покрывало жесткое, покалывает открытые участки кожи, например руку. В него не хочется заворачиваться, но оно по край ней мере греет. Ласка закрывает глаза, собираясь провалиться в сон, думая, что оборотень сделает тоже самое – все-таки дорога была довольно долгой, выматывала, особенно человека раненного, ослабленного. Но у мужчины, видимо, свои планы.
Вильхем притягивает к себе, заставляя распрямиться, переставая изображать из себя маленький и незаметный, прижимает к собственному телу, горячему даже после долгого нахождения на улице. Качество, которому можно было только завидовать. У девчонке же кожа была холодная, как у статуи изо льда, только не настолько застывшая: податливая, мягкая, быстро согревающаяся под обжигающими касаниями.
Прелесть таверн, постоялых дворов, гостиниц и других подобных мест перед жизнью у какого-то частного лица, вне зависимости, платится ли ему за это, или же нет, была в том, что можно было не бояться внезапных неожиданностей в виде незваных гостей, резко врывающихся в комнату. Обычно в самый неподходящий момент. Зверь прекрасно знает это. И снова он не спешит. Сначала лишь целует, прижимая к себе, заставляя расслабиться, забыться обо всем, что было ранее, погружаясь в эти приятные ощущения.  И если сразу Ласка не слишком отзывалась на эти действия, то потом начала сама льнуть к мужчине.
Он неожиданно перевернулся, подмял под себя. Пальцы коснулись непослушных жестких прядок, чуть перебирая их, невольно напоминая то, как можно почесывать чувствительное место кошки у за ухом, а вторая рука бессовестно скользила по телу, пока не спеша пробраться под одежду. Эта медлительность внезапно вызвала какую-то странную возбужденную злость, нетерпеливость. Ласка чуть двинулась вниз, скользнув спиной по кровати, пытаясь хоть немного задрать рубаху, обнажая полоску смуглой кожи на животе. Сама прошлась снизу вверх по бокам мужчины, уперлась ладошками ему в плечи, сжала их, вонзая короткие ноготки.

Под одеялом становится жарко.
Саламандра открывает черные глаза, пробуждаясь от долгого сна, сковывающего ее тело, заставляющего сердце биться медленнее, а шершавую кожу холодеть, превращаясь в натянутый на кости лед. Она приподнимает голову, широко раскрывает пасть, зевая, а потом начинает извиваться, ползти по огромному камню к той стороне, что залита солнечным светом. И каждое движение согревает, заставляет кровь двигаться по венам быстрее, растапливая кристаллики льда, образовавшиеся в ней за время спячки. Вот существо ложиться на светлую поверхность, сделанную как будто из золота, распрямляется на ней, а от все тело так и пышет жаром, и появляются огоньки в зрачках, язычки пламени бегут по коже, и слышится мягкое равномерное потрескивание…
Так и Ласка. Ледяная после улицы, она согревается от каждого нового движения, не важно, своего ли, чужого ли. Помогает мужчине избавиться от его рубахи, мгновенно припадая сухими потрескавшимися губами к основанию шеи. Выгибается навстречу сильным рукам, позволяет и, более того, помогает себя так же избавить от части одежды. Горячее тело зверя бьет мелкая дрожь, проходится по нему волной, вызывая у девушки усмешку, которую тот может лишь почувствовать, но никак не увидеть. Вот его губы проходятся по подбородку и шее, скользят ниже, замирая там. Зверь будто вредничает, специально растягивает все, словно мстит за то, что было в домике лесника. Только вот его издевательства на уровень выше, более откровенные…
Ее мать все время кричала, находясь под очередным мужиком, стонала, извивалась в порыве страсти, но даже ребенок не поверил бы в эту отвратительную игру одного актера. По край ней мере Сона никогда не верила, считая это невероятно глупым и противным, с самого детства умея отделить подлинную страсть от фальшивки. А мужчинам как будто бы нравилось… и это лишь добавляло ситуации какого-то фарса. Поэтому сама девушка в постели предпочитала действовать в постели бесшумно. По край ней мере старалась.
Она нащупала пальцами подбородок Вильхема, потянула настойчиво его вверх… Чуть уперлась рукой ему в плечо, пока еще мягко предлагая этим жестом перевернуться на спину, а второй скользнула по его штанам, ослабляя тесемки.

Когда-нибудь это все равно превращается в монотонные движения, механические, отточенные и невероятно скучные – одинаковые каждый раз. Супруги привыкают друг к другу и все менее охотно идут ночами делить постель, выполнять свой долг, навязанный сковывающими правилами. Клиенты сливаются перед глазами проститутки, и разница заключается лишь в продолжительности сего действия, призванного быть магическим, интимным, доставляющим удовольствие обеим сторонам, да в количестве монет, которые ей оставят. Рутина настигает плавно, неторопливо, отбивая всякие желания, уничтожая страсть, если такая вообще когда-то была. Нападает скука, обнимает, является третьим спутником в деле, предназначенном только для двоих. От этого никуда не деться. Для многих уже все серое, однообразное, затянутое и отталкивающее. Но к их числу не относиться девчонка, которой даже семнадцати лет еще не исполнилось.
Запах острых пряностей пряностей, пыли и песка навеки впитался в смуглую кожу, на него сверху лишь накладывались другие ароматы, мимолетные, густые, более отчетливые, иногда полностью перебивающие, но не способные уничтожить истину. А еще Сона пахла солнцем, если у того вообще мог быть запах. Огнем, не тем, что исходит от костра или очага, более диким, настоящим, который не способен подчиняться человеку. И движения ее такие же. Как у язычка пламени: невозможно уследить, невозможно удержать, заставить замереть хотя бы на секунду. Отзывчиво поддается каждому прикосновению, словно дуновению ветерка, ласкает, принося при этом какую-то гладящую, мягкую боль. Пальцы снуют по чужому телу. Широкая улыбка, когда волк оказывается снизу – так лучше для обоих. Ей просто нравится хоть в чем-то чувствовать явную власть, не скрывая этого, а рана оборотня все еще не зажила, все еще дает знать об этом – было заметно по заминкам его, по едва меняющемуся выражению лица.
В солнечном свете все кажется совершенно иным. Исчезает та магия, которая так привлекала ночью, можно проследить каждую особенность тела, особенно когда одежда оказывается скинута куда-то на пол. Неприкрытая правда. Никакого стыда или смущения. Ласка совсем маленькая на фоне Вильхема, совсем хрупкая. Но нету в ней той трогательности, что присуща девчушкам с подобным телосложением, не возникает желания обнять и защищать, потому что сразу ясно – укусит. Оборотень и не пытается, лишь мягко касается тела, изучая его руками, вновь притягивает к себе, целуя коротко и сухо, переходя дальше, спускаясь к плечу. Ласка прикусила нижнюю губу, ткнулась носом ему куда-то в ухо. Скользнула всем телом выше, не касаясь больше мужских бедер, игнорируя все их движения.

От пакостного характера никуда не деться. Вот и сейчас Сона не торопилась, но вовсе не из-за отсутствия желания, просто ей нравилось затягивать, издеваться, вызывать нетерпение у партнера. И недовольный рык оборотня был самой лучшей наградой, ласкающей чуткий слух, не вызывающий даже подобия страха. Наоборот внезапно понравился этот гортанный низкий звук, яростный и дикий, противоречащий осторожным движениям мужчины. В нем шла борьба между человеком и зверем, то утихая, смиряясь, то возгораясь снова, и казалось, что вот-вот сорвется… но нет, людское неизменно одерживало победу. Только насколько его еще хватит?
- Это звучит как вызов… - сжала зубами кожу на шее под ухом, а затем резко отпрянула, садясь на животе оборотня, взглядом скользнула по его телу, поверхностно изучая каждую особенность, которую невозможно было разглядеть ночью, замер на мужском лице. Запоминая это выражение, гадая, насколько сильно его можно будет изменить... Пытаясь представить, как будет выглядеть ярость, обида, похоть, тысячи других эмоций, которых можно добиться при умелом манипулировании. Ласке нравилось ходить по краю, балансировать на лезвии ножа. Извращенное удовольствие приносило это ощущение возможного срыва, наблюдение за тем, как меняются другие люди, как они внезапно становятся опасны, гадая, к чему может привести. Она сжала запястья Вильхема, переместила его руки себе на талию. Азарт и вредность боролись с возбуждением, хотелось одновременно и перейти к более активным действиям, и вырваться от волка, становясь той самой редко упускаемой добычей. Чуть отклонилась назад, прошлась пальцами по мужским бедрам, глядя ему прямо в глаза. Хитрая усмешка как поселилась налице при его словах, принятых как спор, так и не сходила с него.
Внутри людей всегда проходят какие-то сражения. С зверем, с принципами, с убеждениями, с какими-то отдельными чертами. И проигрыш самому себе порой является более значительным, обидным, смертельным, чем поражение в борьбе с другим существом. Сейчас Ласка не знала, что предпочесть, не знала, какому из порывов подчиниться. Но ничто не выдавало в ней этой растерянности, быть может только взгляд, на секунду ставший каким-то потерянным, едва ли не печальным. Короткая вспышка, мгновенно сменившаяся прежним интересом, чертиками в глазах.

Отредактировано Ласка (2014-09-10 12:35:41)

Оборотень терпит все издевательства, только рычит обиженно и разочарованно, когда снова отбирают игрушку, лишают возможности свободно действовать руками так, как вздумается. Сколько еще сможет выдержать, не поддаться своим инстинктам, то ли звериным, то ли людским? Можно ли его будет заставить зарычать еще более отчаянно, довести до состояния, когда Вильхем уже начнет умоляюще скулить? Новая эмоция - просыпается любопытство, то самое, что испытывают ученные перед тем, как разрезать невиданную ранее тварь. Зная, что изучение внутренностей этого существа не принесет никому пользы, все равно рвутся к добыче, подобно стае диких псов, движимые голодом, который способны удовлетворить одни лишь знания.
- Нет, не слышала, - отрицательно покачала головой, глядя на мужскую улыбку. - А разве волк будет ждать перед долгим и жестоким насилием? - а разве кто-то вообще будет ждать? Взгляд переместился ниже, на мужской живот, девушка наклонила голову в попытке спрятаться за прядями волос – в детстве это всегда удавалось. Только сейчас Ласка уже взрослая, и прическа у нее короткая, как у мальчишки, совершенно не пригодна для подобных целей. Но глаза получается спрятать, потухшие, опустевшие мгновенно даже от намека на подобные разговоры.
А Вильхем, только оказавшийся на свободе, мгновенно начал действовать, коснвшись живота, спустившись ниже… Выдох от этого прикосновения, на несколько долгих мгновений забывается, что человеку вообще можно дышать. Потому что в подобных ситуациях невозможно издеваться только над одним, сам тоже подвергаешься собственному воздействию, тоже оттягиваешь момент единения, заставляя себя игнорировать все желания тела, а когда об этом напоминают резко… И мгновенно забываются неприятные слова, пугающие и отталкивающие Сона прикусила нижнюю губу, закрыла глаза, все так же не поднимая головы и продолжая скользить пальцами по бедрам мужчины, точно так же не делая каких-то слишком уж откровенных движений. Все мягко, все едва ощутимо, только изредка касания более яркие, словно вспышки. «А уверена, что сама сможешь удержаться от того, чтобы не начать скулить?».

Отредактировано Ласка (2014-09-11 01:36:52)

Даже не смотря на отведенный взгляд, Вильхем все равно чувствует, что что-то не так, притягивает к себе, снова целуя. И кажется, будто от обилия подобных прикосновений губы уже пульсируют изнутри, горячие и покрасневшие. Подобный способ извиняться Сону вполне устраивает.
Это все меньше становилось похоже на обычную прелюдию, все больше на захватывающую игру с необычайно простыми правилами: вывести соперника из себя, довести его до самого края, когда мысли будут приходить запоздало и нехотя, с трудом пробиваясь сквозь стену эмоций, при этом не позволив ему сделать тоже самое. Волк на удивление охотно включается в нее, принимая этот странный вызов, не произнесенный вслух. Со спокойной улыбкой он говорил об общем прошлом, как могли бы его обсуждать старые знакомые, внезапно сведенные предназначением. Только вот в обычном разговоре руки собеседников лежали бы на подлокотниках, коленях, столе, кружках с алкоголем или даже бутылке, в лучшем случае изредка соприкасаясь пальцами при передаче оной, а не на теле другого человека. Слова так расходятся с действиями… Хотя оборотень все равно пытается касаться мягко, спокойно, усмиряя зверя внутри себя, что совершенно не устраивало Ласку, хотя она и была довольна тем, что противник попался достойный. Игра более интересно, если в ней участники хотя бы немного соответствуют друг-другу по способностям, и не намерены сдаваться раньше времени.
- Очень, очень немногие видели мой истинный облик…
- И выжили при этом, - продолжает девушка оборванное предложение, наклонившись, выгнув спину так, что и без того прослеживающиеся лопатки стали выпирать еще сильнее, казалось, рискуя порвать темную кожу, свободной рукой уперевшись ему в живот. Она касается губами низа ребер мужчины, одна из прядок волос соскальзывает из-за уха, дотрагивается, слегка щекочет…
- Ну, что я могу сказать… я везучая, - с улыбкой заявляет Ласка, подражая его спокойному отвлеченному тону, лишенному всякой заинтересованности. Хотя из голоса исчезла обычная детская звонкость, теперь это был низкий, опутывающий шепот, замирающий то и дело, чтобы язычок касался чужой кожи, оставляя на ней влажные короткие следы.

У его кожи странный вкус. Кровь, трава, металл, дым, чужие руки – все впиталось, все осталось, создавая нечто новое, своеобразное, присущее только этому человеку. Уже невозможно разделить на отдельные части, все это существует только как одно целое. По край ней мере человеческие органы чувств не позволяют отгадать большую часть следов. Лишь смерть оставляет свои метки шрамами, как напоминаниями о каждом из моментов, когда стоял у черты, балансировал на краю… Любовь слабее, и опаснее, она не оставляет напоминаний, по край ней мере физических, по край ней мере надолго. И пятнышко засоса, что покраснело на животе Вильхема, исчезнет спустя пару дней, как будто его там не было никогда. Так и должно было быть.
Губы скользят по горячей коже.
Несколько дней – это дольше, чем необходимо для того, чтобы прийти к постели. Имя, род занятий, правда о том, кто перед ней – это больше, чем необходимо для подобных действий. Слишком много, чтобы воспринимать все происходящее как банальное удовлетворение собственных потребностей, таких же, как сон или еда, чтобы уйти потом просто так… Именно незнание позволяло сбегать под утро и больше никогда не вспоминать, именно оно позволяло не чувствовать вины, отторжения, тоски и страха. Но сейчас… сейчас Ласке наплевать на все это, единственное, чего она хочет – продолжать прижиматься к другому человеку, невероятно близкому и невероятно далекому одновременно. Чувствовать его вкус, его запах, не гадая о том, скольким довелось ощущать то же самое, не гадая о том, скольким это еще предстоит.
Еще ниже, всем телом, освобождаясь от рук.
Обжечь дыханием чужие берда. С усмешкой, с закрытыми глазами, не давая разуму проясниться окончательно после чужих прикосновений, представляя себе, что случится, когда закончится эта игра. И случится ли вообще.
- Ты был… - заминка. Губы едва касаются самого низа живота. Вспоминается гигантское тело, покрытое шерстью, к которой так и не довелось прикоснуться, узнать, мягкая она или жесткая, колючая. Вспоминается голос, больше похожий на рык, морду, искажавшуюся в усмешке… - опасным.
Опасность приманивает. Она необычна, она влечет к себе. И когда Ласка поднимается выше, так, чтобы их лица оказались на одном уровне, все это можно прочитать в ее глазах. Нет ничего плохого в звере, он прекрасен.
- Сдаешься?

- Он сдается, - его глаза светятся даже днем. В них больше нету таинственности и опасности, что жила в темноте, теперь лишь яростная, безумная страсть. Как будто волку непривычны такие игры, такие издевательства. Хотя... скорее всего действительно непривычны. Проститутки стремятся поскорее отработать свои деньги, даже если им нравится их занятие. Селянские девушки далеки от подобных игр, им важнее, чтобы не попасться отцам-мужьям, да потом не родить ребенка. Встретить же зерриканку на севере довольно сложно, тем более свободную, имеющую свободное время и не привязанную к какому-нибудь хозяину с задачей охранять его. Ноготки скользят по животу мужчины, снизу вверх, оставляя красные линии на светлой коже, почти сразу исчезающие, хотя еще какое-то время саднящие, ощутимые. - А я нет… но вынужден ему подчиняться… Хотя, нет, я тоже сдаюсь… такое невозможно долго терпеть, - и на этих словах хочется рассмеяться, сбежать, оставляя оборотня наедине с его возбуждением и страстью. И это секундное желание тоже можно прочитать все в тех же глазах – они слишком выразительны, сразу выдают все. Однажды они сломаются, поддаваясь воровской натуре и миру, будут показывать те же эмоции, что и отражены на лице, настоящие в своей фальши. Однажды… Но Сона не знает о такой судьбе, а даже если бы и знала, так не меняла бы ничего.
- Хороший выбор.
И все-таки волк продержался довольно долго, Ласка думала, что сорвется раньше. Он не казался слишком терпеливым, слишком стойким. И все-таки тоже сдался, с улыбкой, с признанием. Рука легла ему на грудь, в то место, где быстро билось сердце, и девушка замерла на секунду, словно статуя, вырезанная из странного горячего материала. Соприкосновение бедер. Ближе, чем раньше.
Это была веселая игра. Но и она подошла к концу.

Отредактировано Ласка (2014-09-16 13:15:22)

И каждый раз как будто по-новому, как будто в самый первый раз, только мягче, без боли и по собственной воле. В такие моменты получается забыть о прошлом, погрузиться в новые необычные ощущения добровольного единения с человеком, к которому, быть может, и нет любви, но точно есть симпатия. Хотя… разве нет? Ласка прикусывает нижнюю губу, лишь бы сдержать стон, сама улыбается чуть – волк и в этом проигрывает, по край ней мере пока что. Руками упирается ему в живот в поисках дополнительной опоры, неторопливо начинает двигаться, внимательно глядя на его лица в поисках новых эмоций, новых выражений. Хотя через несколько секунд это любопытство полностью отходит на задний план, как, впрочем, и любые мысли….
Главное – вовремя остановиться. Потому что нет никакого желания выносить еще одного ребенка, никому не нужного, обреченного быть брошенным едва ли не сразу после рождения, подкинутым в какую-нибудь чужую семью, где своих голодных ртов множество. Главное… только думать об этом не хочется
Остаются лишь инстинкты, заложенные в каждом человеке с самого рождения, хотя и дремлющие до определенного возраста. Они пробуждаются у парней вместе с тем, как все более округлыми становятся формы их сверстниц, они пробуждаются у девушек вместе с тем, как все более мужественными становятся сверстники. И потом толкают этих людей в объятия друг-другу, неловкие, смущенные, но от того не менее жаркие… Ласка действует слишком медленно для дикой зерриканки, и снова есть в этом доля издевки – не допускает перехода к гонке, позволяет прочувствовать каждое движение как себе, так и волку. Куда торопиться, зачем торопиться, если до этого была и без того бурная ночь, и следующая будет такой же, в дороге длинной и суровой. Своеобразный отдых, пока еще насыщающий силами, пробуждающий тело окончательно от спячки, изгоняя даже самые незаметные нотки сонливости, если такие вообще остались. Она слишком маленькая, сейчас в любом случае не дотянется до его губ, хотя очень хочется слиться еще и в поцелуе.

Разве может быть нечто более прекрасное, чем любовь без любви, обязательств, прочих скучных вещей, что навязывает общество, заявляя, будто нельзя до брака ложиться в постель? Заявляя это лишь девушкам – за парнями никто не следит. Распущенные волосы как символ испорченности, как метка, сообщающая, что тебе уже не стать правильной. Впрочем, Ласке это не грозит, по край ней мере в ближайшее время, когда пряди снова не отрастут, не коснуться хрупких плеч, и ими можно будет играть, выбирать одну, самым кончикам водить по чужой коже, лицу, губам… представляется слишком отчетливо.
Движение. Кан садится, перемещается к стене, не позволяя разорвать это единение, прижимая к себе. Новый контакт – глазами, уже проще, уже лучше, когда лица оказываются друг напротив друга, и можно попытаться загипнотизировать другого человека, проникнуть ему в мысли. Зеркало души. У него тоже серые, но они не кажутся пыльными, скорее похожи на небо перед дождем, затянутое суровыми тучами, готовое вот-вот упасть с первыми каплями вниз, на землю. Холодное, отстраненное, чужое. Борьба зверя и человека, страсти и нежности. Более резкое действие, так чтобы на секунду глубже, быстрее, затем вновь возвращаясь к медленному, неторопливому темпу. Будут ли у оборотня в этом облике более длинные клыки, чем у других? Руками ему в плечи, чуть сжав их. Чужое дыхание на собственном лице, горячее, которое обрывается мгновенно, как только губы прижимаются к губам. Тесно, сильно прижимает к себе, как будто боится, что уже пойманная добыча внезапно взбрыкнет, решит сбежать, вырываясь из цепких клыков. Ласки, они такие, они смогут, если захотят. Только вот сейчас нет никакого желания уходить... остаться рядом, насколько это возможно. Странно и непривычно.
Звери, они приманивают. Особенно такие, что скрываются за чужими личинами. Сулят защиту, сулят опастность, необычность. Их, свободолюбивых и дерзких, хочется приручить, чтобы забыли о своей природе окончательно, как когда-то люди приручали диких волков. постепенно превращая их в собак. Пропадет тогда всякая привлекательность, но об этом Ласка не думает, втянувшись в одну эгоистичную идею, детский каприз.